Где она, малая родина? Журналист «Лідскай газеты» вместе с переселенцами в 2018 году посетил их малую родину – деревню Новоельня
У прошлого нет сослагательного наклонения, но так уж устроена человеческая натура, что, даже зная об этом, каждый раз ловишь себя на мысли: а как бы могло быть, не случись то, что произошло? 17 апреля 2018 года редакционная машина «Лідскай газеты» держала путь в зону отселения – в деревню Новоельня Краснопольского района Могилевской области. Более 500 километров, шесть часов в дороге – и мы на месте. На месте, которого больше нет… Здесь состоялся очень личный и очень честный рассказ двух людей, жизнь которых Чернобыль разделил на «до» и «после».
Новоельнянский сельсовет Краснопольского района Могилевской области. На карте Беларуси его не найдешь. Точку в существовании 21 деревни поставил взрыв на четвертом энергоблоке Чернобыльской атомной станции, который произошел 26 апреля 1986 года в 1 час 23 минуты. В процессе ликвидации самой крупной в истории человечества техногенной катастрофы в чистые районы республики с территории Новоельнянского сельсовета было переселено свыше 3 тысяч человек. Среди них семья Москалевых: Ева Николаевна и ее дети – дочка Инна и сын Игорь – в далеком 1990 году вместе с еще 13 семьями переехали в Лиду. Здесь каждый нашел дом, однако не для каждого он стал по-настоящему родным. «Если бы мою Новоельню признали пригодной для жизни и снова начали застраивать, заселять, я бы, не задумываясь, вернулась», – глядя в окно машины, задумчиво, но уверенно произнесла Ева Москалева. «А я нет, моя малая родина – это Лида, и никуда отсюда я уезжать не хочу», – без лишних эмоций сказал Игорь…
«Меня всегда тянуло на родину…»
Ева Москалева родилась в деревне Корма-Пайки Новоельнянского сельсовета в 1952 году в обычной крестьянской семье: отец Николай был в колхозе разнорабочим, мама трудилась в полеводстве. Помимо Евы Николаевны в семье воспитывались еще сестра и два брата, но в живых сегодня уже никого нет.
С детства Ева Москалева мечтала стать педагогом, поэтому поступила в Могилевский государственный университет имени Аркадия Кулешова на факультет географии. После выпуска в областном центре оставаться не захотела – тянуло на родину. Однако учителем в Новоельнянской школе проработала недолго: в 1985 году ее назначили на должность председателя местного сельского Совета.
– Хорошо помню: на должность председателя сельского Совета я пришла с учительским окладом в 186 рублей. Перед чернобыльской трагедией оклад бюджетникам увеличили более чем в два раза – до 405 рублей. После взрыва на АЭС всем, кто проживал на загрязненных радиацией землей, оклады еще умножили на два… Вот и считайте. Но нам нельзя было держать домашний скот, выращивать огороды, хотя кто к этому прислуживался, когда земля так «родила», – рассказала Ева Москалева.
– Было страшно, ведь сельсовет большой – 21 деревня, в которой проживало более 3 тысяч жителей, – рассказывает Ева Николаевна. – На моей территории были три больших преуспевающих хозяйства: «Парижская коммуна», «Ленинский путь» и колхоз имени Жданова. У нас такая цивилизация, такая жизнь была! Функционировали три базовые школы, одна средняя, три детских сада, ФАПы, в самой Новоельне были своя почтовая и телефонная связь, комбинат бытового обслуживания, больница, лесничество, клуб, библиотека… В райцентр из Новоельни несколько раз в день ходили автобусы. Хорошая жизнь была, веселая.
Под чернобыльским гнетом
Чернобыль «бабахнул» через год после назначения Евы Москалевой на должность председателя сельского Совета. Спустя несколько дней в контору пришла телефонограмма, но расшифровать ее никто не смог – следовательно, о трагедии известно не было. Жители Новоельнянского сельсовета продолжали жить своей привычной жизнью.
– А потом, после майских праздников, как началась «завiруха»: окна в домах позакрывать, молока коровьего не пить, детей на улицу не пускать, марлей лицо прикрывать, солнца избегать, домашний скот не держать, – вспоминает Ева Николаевна. – Каждой семье выдали по дозиметру – замерять уровень радиации. Но разве кто придерживался этих рекомендаций?! Люди не понимали серьезности происходящего, да и на первых порах об опасности проживания в здешних местах даже разговоров не было. Между тем, весь цезий, который был в составе атома, пришел к нам, захватив с собой стронций и другие тяжелые вещества. Степень радиоактивного загрязнения достигала местами 400 кюри на квадратный километр! Однако местность определили зоной обязательного и первоочередного отселения только в конце 1989 года. И это тогда, когда люди пребывали в такой среде уже более трех лет!
– Мы жили далеко от Чернобыля, если ехать в объезд, то полтысячи километров, наверное, наберется. От Гомельской области нас отделял Сож, по которому летом на другой берег можно было переплыть на пароме. Но местные всегда говорили так: «Если пешком через лес, то до Гомеля километров 100, а это – рукой подать». Именно поэтому Чернобыль нас и «зацепил». Взрыв-то серьезный был. Как сейчас помню, в тот год в конце апреля-начале мая такие сильные ветра были! Вот облако и пришло к нам. Хотя ходили и другие разговоры: ему «помогли» уйти в другую сторону, чтобы областной центр не пострадал.
…На несколько минут Ева Николаевна приостанавливает свой рассказ, устремляя взгляд в то место, где когда-то стоял ее дом (сейчас здесь растут ели и березы). Через некоторое время рассказ продолжился: «В мае 1986 года в мой сельсовет приехала комиссия Международного агентства по атомной энергии (МАГАТЭ), которая приняла решение проводить здесь дезактивацию. Из частных подворий вывозили слои земли, засыпая на их место желтый песок, с домов снимали шифер – все утилизировали на могильниках. Как вспомню их размеры, до сих пор содрогаюсь: в диаметре здоровые, глубокие, пленкой в несколько слоев уложенные…»
С мая 1986 года военные отряды ликвидаторов последствий аварии на ЧАЭС стали приезжать ежегодно. В деревнях Новоельнянского сельсовета военные задерживались до поздней осени. И так четыре года подряд. Чтобы снизить уровень радиации, в сельскохозяйственных зданиях строились душевые, прачечные, вместо привычных колодцев в деревнях появились колонки, дороги асфальтировались, возводились новые кирпичные здания, вычищались общественные места… К осени замеры нормализовались, а к весне все возвращалось на круги своя. В 1989 году комиссия МАГАТЭ пришла к выводу: дезактивация бесполезна. Как результат – приказ о срочном переселении жителей деревень Новоельнянского сельсовета в чистые районы Беларуси. Правда, покидать родину никто не хотел. У каждого были добротный дом, своя баня (по воспоминаниям Евы Москалевой, в Восточной Беларуси хозяин не начинал строить дом, пока не возведет баню, – такая вот традиция).
– Люди в нашей местности жили хорошо, даже богато, – продолжает Ева Николаевна. – Кто захочет оставлять нажитое и куда-то ехать?! Да и за столько лет все как-то привыкли к слову «радиация» настолько, что перестали его бояться, воспринимать всерьез. Но альтернативы не было: вопрос о переселении стоял категоричный, и решать его нужно было в считанные месяцы.
На пути к новой жизни
Ева Москалева вспоминает, как возила большими организованными группами жителей своего сельсовета по Беларуси, показывала строящиеся новые дома. Сразу вроде многие соглашались, составлялись списки желающих жить в той или иной местности, а по возвращении домой разговоры о переезде снова затихали. Люди с нежеланием покидали родные дома, о переезде говорили исключительно со слезами на глазах.
– Мама из родной деревни Корма-Пайки никак не хотела уезжать, – задумчиво произносит Ева Николаевна, – все просила: «Доченька, забери меня последним рейсом…» Но не пришлось: летом 1990 года, в самый разгар переселения, мамы не стало. Сестра также до последнего не хотела покидать свой дом в Новоельне. Я предлагала ей четырехкомнатную квартиру в Лиде, чтобы поближе ко мне, но она выбрала трехкомнатную в Бобруйске – чтобы поближе к малой родине. Стоимость домов, к слову, компенсировали. Маме выплатили 12 тысяч рублей, сестре – 18 тысяч. Это были большие деньги.
В Лиду семья Москалевых попала не случайно: во-первых, город понравился, во-вторых, Еве Николаевне сразу предложили хорошее рабочее место – сначала в жилищном отделе горисполкома, а потом в отделе приватизации жилищно-коммунального хозяйства. «Помню, как мы вместе с еще 13 семьями приехали в город на большом автобусе. Нас собрали в актовом зале горисполкома (сейчас это музыкальная школа) и вручили каждому ордер на квартиру – так мы стали лидчанами. К слову, все ордера выписаны моей рукой. Пока строился дом по Тухачевского, я моталась сюда едва ли не каждую неделю – контролировала ход строительства, переживала, чтобы людей не подвели», – вспомнила Ева Москалева.
Правда, если дочь Инна и сын Игорь переехали из Новоельни в Лиду в июне 1990 года (нужно было определяться со школой), то сама Ева Николаевна – только в декабре (она до последнего помогала оставшимся жителям сельсовета уладить вопросы с переселением).
– Я тяжело переживал разлуку с мамой, ведь мне было всего-то 10 лет, – включается в разговор Игорь. – Помню, как вцепился в столб возле сельисполкома, плакал и просил оставить меня в родной деревне, с мамой. Но ехать все-таки пришлось… До декабря за нами с сестрой смотрела родственница. Адаптация проходила тяжело: новая школа, новые люди, которые не до конца понимали, с чем нам пришлось столкнуться, называли «понаехавшими» и «чернобыльцами». Я сильно «съехал» в учебе: если в Новоельне учился на четыре-пять, получал различные грамоты, много читал, то в пятнадцатой школе еле «переваливался» с тройки на четверку. Но спустя год как-то все «устаканилось». В целом нас в Лиде приняли очень хорошо.
– В Лиде ничего не было схожего с родиной, с Новоельней, – добавила Ева Москалева. – Самым дорогим здесь местом для меня сразу стала дача за деревней Островля. Только там я могла отвлечься от мыслей и тоски...
На малую родину тянуло. И первые четыре года Ева Москалева каждые выходные ездила в Новоельню: выезжала из Лиды на машине в пятницу, сразу после работы, и возвращалась только в воскресенье, ближе к ночи.
– Водить автомобиль я научилась сразу после того, как стала председателем, а по приезде в Лиду купила себе «Москвич». Как сейчас помню, стоил он почти 7 тысяч рублей, – отметила Ева Николаевна. – Местные милиционеры как-то меня остановили и восхитились: сказали, что я третья по счету в городе женщина-водитель.
До 1995 года дома в Новоельне стояли: пустые, разграбленные, изуродованные временем и рукой человека, но стояли – как будто консервируя память о своих хозяевах. А потом деревянные строения начали закапывать. Кирпичные здания в Новоельне продержались до 2016 года. Сегодня о процветании этого населенного пункта уже ничто не напоминает: кругом лес и могильники. Кое-где видны остатки прежней жизни, местами – зарождение будущей, однако нигде – настоящей. Пройдет еще десяток-другой лет, и территорию Новоельнянского сельсовета полностью скроют массивы деревьев.
Где она, малая родина?
Ответ Евы Москалевой однозначный: в Новоельне. «Как бы я ни любила Лиду, как бы ни была благодарна ей и ее жителям за радушный прием, но мое сердце навсегда останется в родной деревне. Все мои сны связаны с теми местами: как я по улицам прогуливаясь, с людьми разговариваю, в лес хожу», – смахнув с лица накатившие слезы, призналась Ева Николаевна.
А вот Игорь своей малой родиной, напротив, считает только Лиду. «Все моя сознательная жизнь прошла здесь – значит, этот город и есть моя родина. Да, с Новоельней связаны приятные детские воспоминания, но желания возвращаться туда нет. Хотя если подумать, все мои воспоминания так или иначе все равно касаются Чернобыля: в первую очередь это отдых в детских оздоровительных лагерях не только постсоветского пространства, но и за границей. Звучит страшно, но мы, деревенские пацаны, ждали и радовались каждому приезду ликвидаторских военных отрядов. Солдаты привозили много большегрузной техники, катали нас на бронетранспортерах и даже на вертолетах. Какая радиация?! Какой Чернобыль?! Какая катастрофа?! А так… В Новоельне до сегодняшнего дня я не был больше 10 лет, однако я абсолютно спокоен, особых ностальгических чувств и переживаний у меня нет».
Игорь Москалев честно признается, что больше в Новоельню вряд ли поедет, а вот Ева Николаевна уже планирует, как в следующем году снова навестит свою малую родину, пройдет по улицам, от которых в памяти остались только образы. А еще она очень жалеет, что в тот 1990 год не забрала с собой в Лиду кошку. «Очень я перед ней виновата», – протяжно и задумчиво сказала Ева Москалева.
Поездка в зону отселения в Новоельнянский сельсовет состоялась 17 апреля – в день, когда православные верующие праздновали Радуницу. Конечно, не заехать на кладбище, где похоронены родители Евы Москалевой было нельзя. Здесь журналисту «Лідскай газеты» впервые довелось познакомиться с принципиальной разницей традиций у православных верующими западной и восточной Беларуси. Так, в западной части нашей страны на кладбище ходят больше для того, чтобы принести цветы, зажечь свечу и помолиться, а помянуть за столом уже могут дома. В восточной же части страны на кладбище обязательно едят и выпивают – прямо на могиле или рядом за столиком. Также здесь обязательно кладут угощение для усопшего, катают по могиле крашеное яйцо. Обязательным считается и укрывание надгробия скатертью или ручником – это для того, чтобы «пустить свет умершим». Только в Могилевской области журналист «Лідскай газеты» впервые увидел и другую традицию: завязанные на крестах ленты.
«На Пасху раньше считалось необходимым купить что-то новое из одежды. Так в мировоззрении людей закрепилось, что умершие, как и живые, тоже нуждаются в одежде. Живой хочет обновку и мертвый хочет, поэтому и вяжут на могилах ленточки. Кстати, в Лиде я такую традицию нигде не встречала, «внедрять» ее на местных кладбищах, где похоронены мои близкие, тоже не стала – в чужой ведь монастырь со своим уставом не ходят. К слову, раньше в Лиде на Радуницу мало людей приходило на кладбище, это теперь как-то стало более популярно», – объяснила Ева Москалева.
– Радуница в наших местах всегда считалась особенным праздником, – рассказала Ева Москалева. – До обеда люди трудились на своих рабочих местах, в обед шли на кладбище, где обязательно накрывали столы, кушали и выпивали, а после – собирались у своих домов на лавочках, и по деревням разносились звуки гармошки… По этому поводу у евреев даже есть шутка: «Что это за праздник у русских такой, Радуница?! До обеда все работают, в обед плачут, а после обеда скачут…»
Сегодня на кладбище в чернобыльской зоне отселения уже не плачут. Напротив, здесь громко звучат голоса, люди улыбаются друг другу, смеются… Кладбище для переселенцев стало тем местом, где родственники, друзья, бывшие соседи и односельчане, разъехавшиеся после Чернобыля по разным уголкам Беларуси и стран-соседей, встречаются.
В родительской деревне Евы Москалевой насчитывалось порядка 140 домов. Особенностью этой местности являлось то, что практически в каждом дворе был выкопан свой пруд. «Хуторской системы в Новоельнянском сельсовете в принципе не было, только деревни, причем большие, многолюдные, с несколькими улицами», – вспомнила Ева Москалева.